Дом семьи Хахуташвили, бабушки и дедушки автора статьи Татьяны Романюк.    Лагодехи, 60-ые годы 20 века. Художник: Елена Турдакова (г. Москва)

Дом дедушки и бабушки, как и большинство домов в небольших  городках и поселках Грузии, был двухэтажным. Неизвестно, кто  являлся автором проекта нашего дома, но я очень благодарна ему за то, что он не ставил во главу угла практичность, потому что  большую часть площади на втором этаже занимала веранда. Она располагалась   под крышей, вся  была увита виноградом и заставлена горшками с цветущими растениями,  в основном, геранями и фуксиями.

Там  же стояли две кадки с лимонным и  мандариновым деревцами,  периодически  плодоносившими.  Их на зиму заносили в тепло, в комнату, а весной снова выносили на веранду. К  Новому году дедушка наряжал их как елки.

До недавнего времени я была уверена, что превращение лимонного дерева в новогоднюю елочку – дедушкино изобретение,  пока не узнала из материалов настоящего сайта,  что в послевоенные годы  это было широко  распространенным  в Лагодехи явлением. Возможно,   с этой целью лимонные деревца в домах  и выращивались.

Снизу, с земли,  к  веранде вела бетонная лестница с перилами,  и начиналась  она  почти сразу  за чугунными  входными воротами. На площадке лестницы перед входом на веранду стоял ящик с огромным, постоянно  цветущим олеандром.

Облокотившись  на перила, можно было наблюдать за тем, что происходит на улице, переговариваться с прохожими или высматривать запаздывающих гостей. Но самым замечательным было то, что с веранды открывался потрясающий вид на Монастырскую гору. Думаю, умонастроение  человека, живущего в окружении   подобной красоты,  должно  быть иным, нежели  у человека, обитающего в каменных джунглях большого города. 

Будучи далеко от Лагодехи, я часто «улетала»  в эти края -   любовалась  заповедником  с его гигантскими деревьями, фиалками и бамбуковой рощей, бродила по каменным валунам нашей  речки, собирала кизил на склоне Монастырской горы,  гуляла  по тихим окраинным переулочкам, заросшим ежевикой…

Примечательным был и забор перед домом - живая зеленая изгородь. И  хотя в Грузии встретить подобные заборы - не редкость, этот, мне кажется, был  особенным. Колючий, широкий и высокий, больше человеческого роста, весь в блестящих, будто покрытых лаком  зеленых  листочках. Периодически он зацветал, а потом покрывался мелкими желтыми плодами, похожими на миниатюрные лимончики.

На веранде происходили многие значимые события. Летом здесь встречали гостей, за большим обеденным столом играли в карты и лото.  Дедушка приобщал меня к нардам,   любимую многими на Кавказе игру.

Для нас, детишек, веранда была своего рода игровой площадкой.  Здесь с соседскими детьми  мы наряжали  кукол, пеленали бедную Мурку  и куриц, которые, конечно, отчаянно сопротивлялись, с подружкой Джульеттой учились шить на машинке моей бабушки.  Компания наша была разноязыкой, и мы общались на какой-то смеси из грузинских, русских и армянских слов.

На веранду каждый год  в мае прилетали строить гнезда ласточки.  Так увлекательно было наблюдать за этим фантастическим процессом - созданием почти идеальной полусферы. Комочек лепился к комочку, иногда  появлялись вкрапления в виде соломинки или перышка. Получалось очень  прочно и  декоративно. Построив гнездо и отложив яйца, ласточки по очереди их насиживали. Потом вылупливались птенцы,  и неутомимые птички носились в поисках еды для своих желторотых прожорливых деток. Вечером  родители отдыхали, пристроившись на край своего сооружения.

И, наконец, наступал торжественный день, когда птенцы «становились на крыло».

Вместе со мной за всеми этими этапами  внимательно следила наша трехцветная кошка Мурка, которую я когда-то котенком принесла с дедушкиной лесопилки.

Бывая на дедушкиной работе, я полюбила  смолистый запах свежеструганного дерева, вид  кудрявых стружек и гладких, упругих досок, на которых можно было покачаться, если они «правильно» лежали - одна из досок выступала из общего штабеля и пружинила.  Мне  также нравилась вся  та деловая суета, что царила на площадке.

В  летние ночи я часто спала на веранде. Пение цикад, ажурные тени от виноградных листьев, воздух, которым невозможно надышаться. Лежа на спине, лицом ко входу, можно было видеть бархатное южное небо, усыпанное  огромными мерцающими звездами.

Наверное, если бы я в юности не любовалась  этим необыкновенным ночным лагодехским небом,   не смогла бы проникнуться восторгом  Канта, когда прочитала у него о том, что одна  из вещей, наполняющих душу постоянно новым и возрастающим удивлением и благоговением  - это звездное небо над головой.

Вспоминала лагодехское  небо и когда читала стихи Брюсова:

Быть может, рядом с нами смежность

Других Миров, и там края,

Где тоже есть - Любовь и Нежность

И Жизнь и Смерть - кто знает, чья?

На этой же кушетке   днем происходило мое приобщение к мировой и отечественной литературе. Во время чтения, не вставая, можно было отщипнуть виноградинку от грозди «Изабеллы», сорвать листок герани и потереть между пальцами, ощутив ни с чем  несравнимый аромат.

Чтение было одним из моих любимых занятий. В доме водилось много книг. В основном, тех, что завозили сюда родители. Подписка на некоторые издания тоже приходила на лагодехский адрес. Если вспоминать, какие книги меня формировали в то время, то надо признать, что это была гремучая смесь для юной души. В период с 11 по 16 лет я прочла полное собрание сочинений Мопассана, Золя, Бальзака,  Мамина-Сибиряка,  книги Толстого, Пушкина,  вперемешку со статьями Сталина, "Незнайкой" Носова и подшивками журналов «Огонек», «Новый мир» и  «Юность», где печатались  молодые Василий Аксенов, Борис Васильев, Евгений Евтушенко и другие известные авторы-шестидесятники.

"Натюрморт на  фоне бабушкиного ковра". Автор рисунка- Татьяна Романюк

Кухня была сердцем дома.  Через сквозные двери  она соединяла две веранды - фасадную и  длинную, узкую вдоль дворовой стены дома.  На кухне стояла кирпичная, беленая дровяная печь с духовкой, комод с посудой и  тульским самоваром, а также  придвинутый к окну, выходящему в сад, стол,  по обе стороны которого располагались стулья и массивное, с высокой спинкой и гнутыми подлокотниками бабушкино кресло.

Кресло было старинным, с выкрутасами, с претензией, но  сквозь обивку сиденья, прикрепленную многочисленными  фигурными гвоздиками, угадывались уже  теряющие упругость пружины.  Его никто, кроме бабушки, никогда не занимал. Исключение делалось только для одного человека – для меня.  На этот жест любви к моей персоне я отвечала взаимностью - вскакивала с кресла всякий раз, как видела бабушку, но она милостиво разрешала мне «не беспокоиться». А когда я была маленькой, она, расположившись в кресле сама, усаживала меня между колен на фартук, как в гамак.

За этим же столом обедал дед, приходя с лесопилки. Бабушка часто готовила любимое им  лобио, куда дедуля крошил лаваш так, что объем блюда увеличивался вдвое, все перемешивал и приглашал меня присоединиться, зная, что мне нравиться есть с ним из одной тарелки.

С круглым, душистым, еще теплым  лавашем, хрустящим и  поджаренным по  краям, дед каждый день  возвращался  с работы,  и я бежала встречать его на угол улиц  26 Комиссаров и Рабочей.

Над печью висели  большие часы с медным маятником в деревянном корпусе, к ежечасному бою которых (особенно ночью) я так и не привыкла.

Мебель в спальне и большой комнате  была из ценных пород дерева. Эти ценные породы очень полюбил жучок-древоточец. Особенно ему приглянулся  пузатый буфет с выгнутыми скрипучими дверцами. Каждую ночь можно было слышать, как неутомимо он прокладывает в толще древесины свои ходы. Поскольку ему никто не препятствовал, трудяга вскоре перекинулся на бабушкин шкаф. А  шкаф этот являл собой настоящее произведение искусства. Массивный, из темного дерева, с  отлетными ручками, всякий раз звякающими при открывании или закрывании шкафа, витражом в стиле модерн  на боковой дверце. В центре композиции в фонтане стояла, поджав  одну ногу, безучастная цапля, а рядом - дама в тюрбане, кокетливо приподнимающая край платья и подставляющая под струи фонтана обнаженную ступню. Этот шкаф  был полон чудесных  вещей, попавших в него, казалось мне, из сказочного мира, из давно ушедшего волшебного времени: лакированный  ридикюль, узконосые туфли с  перепонками на пуговичках  и с каблучками рюмочкой, кружевные платочки, перчатки в сеточку, маркизетовые и габардиновые платья и многое другое. Но главной драгоценностью была горжетка из рыжей лисы, с хвостом,  когтистыми лапками, раскрашенной пастью и стеклянными глазками.  Бабушка говорила мне, что все эти красивые штучки куплены были в годы ее юности, « при царе еще», да вот  времена нынче такие, что носить их  уже некуда да и возраст у нее для этого не тот.

Во все это мне позволялось наряжаться и демонстрировать гостям или домочадцам. Наша кошка Мурка тоже оценила достоинства шкафа, поскольку первый раз окотилась в его приоткрытом нижнем ящике.

Одна из дверей соединяла кухню со спальней.  Общую со спальней стену  имела другая, самая большая комната и вместе с верандой  она образовывала фасадную часть дома.

В углу большой комнаты стояла тумбочка с патефоном. В нижней  ее части, за  стеклянной дверцей в вертикальных прорезях хранились многочисленные пластинки Апрелевского завода.

Чего тут только не было! Из самых моих любимых - опера «Евгений Онегин». Я знала все партии наизусть и пела вместе с героями.   Благодаря этому, потом, читая книгу Михаила  Казиника «Тайны гениев», почти сразу же разгадала секрет надписи на медальоне. На нем не было ничего, кроме пяти нотных линеек и четырех нот: соль-диез, си, фа-диез, ми. Это же начало арии Ленского: «Я люблю Вас»!

 А чудесные песни из «Аршин мал алана»!

В Москве, в других крупных городах, забредая на блошиные рынки, я  непременно отыскивала патефоны, чтобы вдохнуть родной резиновый запах. Это был ключ к переходу в «иное состояние сознания». Наверное, если бы сейчас у меня под рукой был патефон, воспоминания писались бы  ярче, легче и быстрее.

Бабушка, всю сознательную  жизнь прожившая в Грузии, так и не выучила грузинский язык, за исключением  немногих, самых  распространенных слов. Но грузинская самобытность сама ее «догоняла». Побуждая меня, маленькую танцевать, бабушка поднимала вверх руки и двигая ладонями , приговаривала: «Таши, таши, таши, таши…». Это же чисто грузинская манера!

Недавно на сайте обсуждался вопрос  трансформации языка, взаимопроникновения языков. Вспоминали разные   смешные словосочетания. Спешу сделать свой вклад.

Папа, украинец по происхождению, очень любил свою Родину, но Грузия, где он  служил в молодости и  жил несколько последних лет, до самой кончины, была для него также  необыкновенно дорога. Так вот, я очень смеялась, когда  услышала,  как он объединил в одну   грузинскую и украинскую народные песни: «Цицинатела(светлячок)» и «Ты ж мене пидманула». Он  часто напевал:

Чемо Цицинатела

Обещала-не пришла.

Еще, мне кажется,  никто из читателей сайта не вспомнил   довольно распространенное  среди детей:

Гамарджоба, Гогия,

Кукуруза, лобия.

В большой  комнате у окна располагался  необъятный письменный стол, покрытый зеленым сукном. Рядом с массивным гранитным чернильным прибором всегда лежал дедов мундштук. Нигде и никогда я больше таких не встречала. Примерно полуметровой длины, в двух местах он  соединялся  резьбой и при желании его можно было раскрутить и  воспользоваться укороченным вариантом. Тонкий, изящный, он был инкрустирован цветным перламутром,  эмалью, кусочками дерева и металла.

После дедушкиной смерти мундштук был передан его родственникам, приехавшим из Гори на похороны.

Над столом,  в простенке,  в широких деревянных рамах висели фотографии родителей  дедушки в грузинских национальных костюмах, хотя, вполне  возможно, на отце Николая Семеновича было облачение грузинского священника. Тогда, к сожалению, я не смогла бы  это определить точно. Портреты, по-видимому, были увеличены с обычной фотографии и отретушированы, поэтому смотрелись несколько статично и театрально.

Когда я была в паломнической поездке на Кипре, то познакомилась с батюшкой, много лет  служившим в одном из тбилисских храмов (а в настоящее время - в храме  подмосковного Никольского). Он сказал мне, что можно обратиться в архивы Патриархии и поискать сведения об отце Николая Семеновича Хахуташвили.

Вместо ковров на стенах комнат  висели недорогие гобелены с незамысловатыми охотничьими сюжетами, фотографии родственников и репродукции. Какое счастье было встретить в Третьяковке  картину К.Брюллова «Итальянский полдень», большая репродукция которой висела все мое детство  в спальне над изголовьем  кушетки. Белотелая, черноокая  девушка, -идеал красоты времен бабушкиной молодости, - поддерживает виноградную гроздь.  А вот Льва Толстого с репинской картины, где  он,   с длинной бородой  и с книжкой в руках, возлежит в лесу под деревом,  я  в дошкольном возрасте воспринимала как отдыхающего Деда Мороза.

Ковров не было, но зато обои  в большой комнате расписывались вручную! Возможно, это  было  обычным делом в лагодехских  домах - приглашать художников. Не знаю. Но все происходило на моих глазах. Мне было 8 или 9 лет.  Пришли два мастера, оклеили стены  бумагой, затем навели салатовый фон и далее, в течение нескольких дней тонкими кисточками, безо всяких шаблонов наносили рисунок: в вытянутых  рамках с виньетками - вазы и цветы. Угадывалась претензия на дворцовый декор. Мне очень нравилось.

Большую часть первого этажа, пол которого был ниже уровня двора,  занимал  просторный подвал, к которому с дорожки спускались несколько ступенек. Наверняка, его содержимое было традиционным для Грузии. На отгороженном  досками полу в опилках лежали яблоки, груши, айва и королек. На крюках у потолка  было подвешено свиное сало(бедный Вася!) и темно-коричневые чурчхелы (сокурсники до сих пор вспоминают лагодехские посылки с яблоками, чурчхелами, орехами и сухофруктами).

В вырытые в земле небольшие колодцы погружались  глиняные кувшины с вином изабелла. Способ его приготовления был традиционным. На первом этапе- вымытыми босыми ногами в бочке  с виноградом давили сок. Иногда дедушка помещал в бочку меня,  и я вносила свой  посильный вклад в производство чудесного вина.

Виноградная чача, которую дед гнал  во дворе через систему замысловатых труб, хранилась в больших стеклянных бутылях.

Но меня, ребенка, больше интересовал хлам и ненужные вещи, которым не нашли применения  и которые были  снесены в подвал до лучших времен. Особенно завораживал  большой старый матерчатый  ковер. Он висел на стене подвала напротив входа и придавал зловещую таинственность помещению. На темном фоне из сукна была нашита цветная аппликация из тканей, стекляруса, тесьмы, пуговиц, веревок, шерсти, мочалок и Бог знает, из чего еще. В центре, на троне сидела золотовласая  царевна в богато расшитом наряде, а справа, со злыми намерениями (выражение ее лица не оставляло в этом никаких сомнений) к царевне подбиралась седая, горбатая колдунья.  Слева, держа в одной руке лук и стрелу, а другой указывая на колдунью, приближался  королевич.

Собственно,  для того,  чтобы еще  раз взглянуть  на этот шедевр и убедиться, что  юноша по-прежнему спешит на помощь царевне,  я  пристраивалась к  идущими по делам в подвал  дедушке или бабушке.

Как и многие лагодехцы, бабушка и дедушка продавали  свое  домашнее вино и чачу, чтобы  иметь прибавку к маленькой пенсии. Деньги требовались для покупки  продуктов, стройматериалов, корма скотине и пр. Их «клиентами» были, в основном, солдатики и офицеры из воинской части. Думаю, что бабушка была прирожденной «бизнес-леди». В наше время из нее получился бы успешный коммерсант. «Продукция» была высококачественной, но, в условиях жесточайшей конкуренции, этого было мало. Бабушка умела не только красиво  разрекламировать и подать товар, сервировать стол незамысловатой закуской, но и пошутить, сказать теплые слова, короче, создать душевную атмосферу…

Двор, за которым начинался сад и огород, пересекал ручей.  Он спускался из  Заповедника и  проходил через все дворы вниз по улице. Его  водой  жители активно пользовались для хозяйственных целей, даже после того, как большинство  провели водопровод. Отдельный домик в углу двора предназначался для кур, которые исправно несли яйца и обязательно, каждый раз протяжным кудахтаньем, оповещали об этом окружающих.

Под верандой, выходившей во двор, был дровяной склад и загончики для животных. В них жили две козы и поросенок Вася, причем у каждого из них была своя «жилплощадь».  Вася- большой, розовый, упитанный, смешно семенил на своих коротеньких ножках и весело вращал закрученным в спираль хвостиком. Когда он был в настроении, на нем можно было  прокатиться верхом, предварительно почесав ему бока.

Несколько раз я ходила с соседскими детьми на молокозавод за сывороткой (скорей «за компанию», чем по принуждению), в которой для Васи  размачивалась «макуха» (кажется, это были спрессованные в душистые брикеты семена и шелуха подсолнечника).Туда же подмешивались очистки из овощей и фруктов, картофель и остатки еды. Думаю, Вася был доволен.

Две козы - белая и черная - хорошо знали свой двор и, возвращаясь со стадом, всегда безошибочно сворачивали к своим воротам.

Вечером хозяева на лавочках возле домов поджидали своих кормильцев. Сначала возникал гул, а затем  огромной мычащей и блеющей лавиной стадо выкатывалось из Заповедника и растекалось по всей ширине улицы. Попутно, неорганизованные, проказливые козы, привстав на задние ноги, норовили обглодать попадающиеся кустики или торчащие из-за заборов ветки деревьев. Соседская умная коровушка терпеливо ждала у калитки, когда замешкавшаяся хозяйка впустит ее во двор. Если та задерживалась, корова шумно вздыхала и  деликатно подавала голос.

Шествие завершал пастух, который  покрикивая и пощелкивая  длинным кнутом, держал строй, понуждая свое  разбредающееся, недисциплинированное войско, сохранять направление движения.

У меня была замечательная  черно-белая любительская фотография того времени, которую сделал соседский мальчик Толик. На ней, в ожидании стада, на скамейке перед нашим домом, сидим мы с бабушкой, кто-то из соседей и соседские детишки. Фотография,  к моему большому сожалению, затерялась при многочисленных переездах*.

Я  никогда не упускала случая  присутствовать при дойке коз. Струйки молока из под бабушкиных рук ритмично  и звонко бились  о стенки  ведерка, коза  беспрерывно что-то жевала, тряся бородой и  переступая на  глухо цокающих  по деревянному настилу копытцах. Иногда , по моей просьбе, бабушка подпускала меня к козе и давала подоить. Однако, животное быстро чуяло  подмену и прекращало выдавать молоко. Из  козьего молока бабушка делала  вкуснейший мацони.

В  один из зимних дней, когда родители оставили меня в Лагодехи  на весь год, пастух в одеяле  принес двух мокрых, дрожащих козлят, только что народившихся у нашей козы в полевых условиях. Бабушка поместила их отогреваться в теплую духовку. Пока козлятки были маленькими, им позволялось жить в доме - вначале, на разъезжающихся ножках они неуверенно переступали по крашеному полу, а  потом довольно резво скакали, запрыгивая на стулья и кровати.

К весне я выводила их пастись за околицу - через параллельную улицу к речке.

Пока козочки щипали травку, я сидела на валуне и всматривалась вдаль, туда, куда убегала речка. Была ли это реальная деревня или мираж, до сих пор мне неведомо. Далеко внизу, в долине, за колеблющимся маревом то проступало, то пропадало видение  сказочного города. Я решила, что когда-нибудь  обязательно спущусь и проверю.

Примечания

* Толик, если ты читаешь этот текст, то, наверняка помнишь, как ты  все время выигрывал у меня в шашки (в твоем произношении «сашки»). Может быть, ты также помнишь, как после захода солнца, в быстро наступающей темноте, появлялись мерцающие, пульсирующие  зеленоватым светом волшебные, загадочные  создания-светлячки и мы, бегая по улице,  собирали их в спичечные коробки или  цепляли на одежду.   Я  очень надеюсь, что ты сохранил в своих архивах фотопленки тех незабвенных времен.

Елена Турдакова, художник

От ведущего сайта. Немного о художнике Елене Турдаковой. Она никогда не была в Лагодехи, она не знает, как выглядит этот город, как и чем он живет.  Более того - она никогда не видела дома, в котором полвека назад протекало беззаботное детство автора статьи.

Елена нарисовала дом исключительно по воспоминаниям Татьяны Романюк!.  Когда ко мне пришла  эта картинка, я ахнул - это был настоящий, классический, типичнейший лагодехский русский дом. От этой яркой, благоухающей югом  картинки на меня жарко повеяло   провансом, - тонко-грубоватым, изысканно-простым и безумно изящным стилем сельской архитектуры юга Франции, вернув меня к стародавней загадке: откуда такое сходство в облике домов южно-русских и французских крестьян?   

Эту талантливую даром и красивую лицом  девочку Татьяна называет Леночкой. Несмотря на то, что та - учитель Татьяны,  три года назад начала обучать ее живописи. "Натюрморт на фоне бабушкиного коврика" - одна  их первых ученических работ автора сегодняшней публикации.

А Леночке Турдаковой всего 26 лет. Закончила художественное уличище, работает преподавателем в центре декоративно-прикладного искууства в одном из районов Москвы, учит деток рисовать. Детишки. написала мне Татьяна,  ее обожают. 

Елена Турдакова, написав лагодехский дом семьи Хахуташвили,  и не задумывалась, наверное, о том, что своейи работой внесла "живописный вклад" в восстановление истории нашего города.  А мне подумалось: "Ну  не прелесть ли? Сидит  в Москве девочка - далекая-предалекая от нашей родины - и рисует старый лагодехский дом!" И ответилось: "Конечно, прелесть!".  Спасибо, Леночка! 

Просмотров: 3979

Комментарии к статье:

Добавить Ваш комментарий: